Sevpolitforum.info

Текст: Марина Ахмедова
ВСЕ РАВНО ЧТО МЕРТВЫЕ

Лилия Родионова — член комиссии по делам военнопленных самопровозглашенной ДНР. Я прихожу к ней со списком фамилий украинских военнослужащих-контрактников, пропавших в августе. «Таких не было» — ответы, уже полученные в казачьей части в Свердловске, где, по информации матерей, они могли находиться, в СБУ Донецка и других подразделениях ДНР и ЛНР, звучат одинаково. Матери пропавших уверены, что их детей вывезли на территорию России сотрудники ФСБ. Когда я передаю им, что из моих поисков ничего не вышло, они все равно спрашивают: «Почему мы не можем найти наших детей?»

— Ременюк… — Лилия читает фамилии из списка. — Ременюк — «двухсотый». Уже и мама его об этом знает. Они просто смириться не могут. И по ДНК совпадения есть. Но родители все равно не верят. Ну вот я каждый день разговариваю с одним отцом — 15 лет его сын проработал в Москве, приехал в отпуск домой, буквально сутки побыл, в шесть утра пришли, мобилизовали. У него были берцы какие-то особенные. Отцу предложили опознать по берцам, но он не согласился. Ему сказали: «Не хочешь забирать этого, бери того». А есть у меня история, где три раза сошлось ДНК, но мать не согласилась с результатами. Мама же знает своего сына. Если у взрослого человека не было зуба, то он и не вырастет. А ей отдают тело с зубом. «Позвольте… зуб не вырастет… Не возьму». — «Как не возьмешь? ДНК совпало. Забирай».

— Вы хотите сказать, что это подтасованные результаты совпадений по ДНК?

— Я не знаю. Мне трудно судить, что там происходит. Но я сталкиваюсь с тем, что люди в смерть своих детей не верят, даже если есть совпадение ДНК. А с матери Ременюка мошенники уже порядка 50–60 тысяч грн содрали. Обещали, что они его привезут. Но с чего все началось? Якобы их российские солдаты взяли в плен. У меня был список — 40 человек. И Ременюк в нем, и Олег Чиж. Матери утверждали, что якобы они находятся в «Лефортово». Подождите… «Твой сын кто?» — «Слесарь». — «Твой сын кто?» — «Учитель». — «Твой сын кто?» — «Водитель». Кому они нужны в «Лефортово»? Рядовые кому-то интересны? Никому. Их там, конечно же, нет. Были единичные случаи, когда раненых из Иловайского котла вывозили в Россию. Сюда, до Донецка, везти — 80–90 км, и еще обстрелы. Ближе было в Россию, в ростовский госпиталь. Были случаи, когда мы вывозили сюда семьи ребят, попавших в плен, а отсюда отправляли на Россию, чтобы он больше не шел воевать. Потому что он этого не хотел. Но чтобы насильно держали в России — это чушь. Потом появилась версия, что они проданы в рабство чеченцам. Все экстрасенсы, как будто сговорились, утверждали, что видят, как работают они в тяжелых условиях на кирпичных заводах, а рядом вода. Потом начали появляться другие версии: работают они в копанках, в шахтах. Да какие копанки?! Тут они уже все развалились. Тут самим шахтерам работать негде. Чушь! Теперь другая версия: они чуть ли не на Северном Ледовитом океане лед рубят, не знаю для чего. Потом — что в Крыму на виноградниках работают. И второе… Есть еще списки небезызвестного Рубана. Без вести пропавшие у него числятся в плену.

— Почему?

— Я не знаю.

— А без вести пропавшие — это все равно что мертвые?

— В 90% случаев. Есть еще места, где, возможно, находятся захоронения. И мы до сих пор их поиск не прекращаем. Мы и вчера собирали останки…

КТО УЗНАЕТ ОБГОРЕВШЕГО

— Людям сложно представить, что, когда взрывается боекомплект, от танка ничего не остается. Там металл раскаляется докрасна и плавится, течет, как смола. Какое там тело? Там все спекается до вот такого вот кусочка, — показывает кулак. — И из него материала не получишь. Там можно только экипаж к номеру танка привязать. По-другому — нет. У меня тут одна женщина требовала и требовала «повернути сина»: «Де ж він є? Серед плєнних немає, серед загиблих немає». А где он? Ну, где он?! Старобешевский район. Там на проводах и на деревьях куски тел висели. Разрывало тела на части. Вчера в Углегорске были. Выкопали фрагменты. Ребята с украинской стороны забрали, а выехать не смогли, потому что обстрел. Здесь переночевали, а сегодня утром мы их уже отправили туда. Они вчера, конечно, шок от обстрела получили… Ну и лисы с собаками в оврагах все растащили. А еще мы сталкиваемся с тем, что украинская сторона забирает только то, что хочет, а чего не хочет, то бросает.

— А чего не хотят?

— А вот в Новогригорьевке ребят собрали и в окопах прикопали. Приехал «Офицерский корпус». Чонгар — позывной этой женщины. Что можно будет узнать, она забрала, а обгоревшее, фрагменты, руки, ноги они там бросили. Кому нужен обгоревший? Кто его узнает?

ОБРАЩАЙТЕСЬ В ВОЕНКОМАТ

— Чиж Олег… С его сестрой мы долго перезванивались. У этой девочки был только брат, больше никого. И она одной из первых начала: «Чиж Олег! Пропал Чиж Олег!» Мы начали спрашивать: «Кто видел Чижа Олега?» И один из пленных назвал себя этим именем. Но выяснилось, что это обман. А когда его спросили, почему он так сделал, ответил: «Я слышал, что его все ищут, и подумал, если скажу, что это я, то быстрее домой попаду». Этот пленный врал, а мы считали, что Чиж Олег жив. В поисках Чижа Олега мы прошли все этапы: «Лефортово», Чечня. А уже было совпадение ДНК стопроцентное.

— Извлеченное из останков?

— Да. Он где-то то ли на Саур-Могиле погиб, то ли в Степановке. И жетон его нашелся, и крестик индивидуальной работы. Но сестру долго на той стороне уверяли, что он в плену там-то и там-то. Думаю, что, скорее всего, они так пытаются скрыть потери. У нас был пленный Сурменко Николай из Херсона. Мы долго общались с его мамой. Он чернобыльский ребенок, весь больной, у него сахарный диабет, он вот такой вот, — показывает рукой расстояние от пола в метра полтора… — Да, Ярослав, — отвечает на звонок. — Сейчас занята, давайте через полчаса… Это с украинской стороны звонят, — поясняет Лилия. — Союз «Народная память». Мы с ними по пленным работаем… Так вот, у матери Сурменко сердце болело за то, что ее сын здесь, но она боялась и того, что его повторно мобилизуют. А все село смеялось над ней: не верили, что ее сын на войне. Говорили: «Да ты спрятала его где-то». А когда он вернулся из плена домой, собрали 5 тысяч грн ему на лечение… А был у меня случай, когда женщина из какой-то глухой деревни Западной Украины, которая не знает, что такое мобильный телефон, нашла где-то списки пленных Рубана. В них ее сын числился двести каким-то. Она отсчитывала по ним количество уже освобожденных. Кто-то ей дал телефон, набрала мой номер, и вона каже: «Будь ласочка, відпусти мого синочка додому». — «А почему мы его должны отпустить?» — «А у нього завтра день народження. 19 рочків йому буде». — «У нас его не было и нет». — «Як же так? Він же в списках Рубана». И она понять не могла, что ее сына нет. Его совсем нет. Понимаете? Я им всегда говорю: обращайтесь в свой военкомат. Ведь это же они пришли и забрали вашего сына. Они за него отвечают. Может, они какой-то запрос сделают… Я видела много убитых… Даже когда я вижу незнакомого, мне тяжело… Вот был случай у нас. Позвонила мама Харитонюка. У нее пропал сын. А через два-три дня я поехала в Логвиново, там холмы такие, высоковольтная линия электропередачи. И танк разбитый стоит. Мальчик-боец показал мне захоронение. В воронке он украинского солдата похоронил. А я смотрю — на табличке написано «Харитонюк». «Ой, а его мама искала». Он спрашивает: «А сколько ему лет?» — «Не помню. А тебе сколько?» — «21. Я его похоронил». То есть во время боя он похоронил его в воронке. Холмик сделал, нашел палки, связал крестик, еще и табличку потом подписал, шлем сверху надел. Я удивилась: «Он же твой враг?» — «Не-е-ет, он мне уже не враг. А вы скажете когда-нибудь, сколько ему лет?» — «Скажу». А тут мама опять на связь выходит. 19 лет ему — танкисту этому.

— Люди не хотят убивать друг друга?

— Нет, конечно. Мы пленных недавно на обмен повезли, — рассказывает Лилия новую историю. — И «двухсотых» отдать тоже. Там окопы такие узкие на украинском блокпосту. Я вышла из машины. Темно. Чуть на голову одному солдату, сидевшему в окопе, не наступила. Они: «Мы не в курсе про обмен». — «Сейчас я свяжусь». А связи нет. А из окопов уже человек 18 вылезло, и все возле меня крутились — им интересно было. Один мальчик подходит ко мне: «А скажите, это правда, что у вас там дети раненые?» — «Конечно. И раненые, и без ножек, ручек, без глазок остались». — «А вы не обманываете? Это правда?» — «Правда». Тут приезжают с нашими. А я-то четверых привезла. А тех оказалось восемь. И они: «Нет, тогда отдадим только четверых». И я не понимала… Вот они передо мной со связанными руками, с мешками на головах. Мне можно только четверых забрать, а остальные? И я там блефовала вовсю.

— Как?

— Где-то шутила, где-то кого-то обняла. «Я ж вам троих везла, а четвертого — в подарок. И вы мне подарок сделайте». Когда всех отдали, я, чтобы быстрее оттуда уехать, пока не передумали, сама схватила эти мешки с «двухсотыми» и перекидала их в другую машину… А что будет с нашими людьми с той и с этой стороны после войны? Они же как собаки, попробовавшие кровь. Потом с такой собакой очень тяжело совладать. А с людьми еще труднее. Особенно с женщинами. Если она пошла с оружием убивать, то стала крайне жестокой и опасной. Для нее война — как алкоголизм. Я видела таких женщин. Меня спрашивают: «А если бы у тебя тогда было в руках оружие?» Я не знаю, как повела бы себя я, но мне кажется, я не смогу убить. Ну не могу я убить. А мне еще говорят: ты должна их ненавидеть. Подождите… Почему я должна кого-то ненавидеть? Я всегда пытаюсь понять человека и найти ему оправдание. Ведь он все равно чем-то руководствовался и право выбора имел. Может, где-то он чего-то не понял, а может, где-то чего-то не понимаю я… Но я не ненавижу.

23.06.2015 10:43
Украина должна сама расследовать международные преступления, не полагаясь исключительно на Международный уголовный суд (МУС) в Гааге

Об этом заявил специалист по международному праву, президент комитета Совета Европы по предотвращению пыток и бесчеловечного обращения Николай Гнатовский, пишет «Центр информации о правах человека».

По его словам, тот факт, что Украина до сих пор не ратифицировала Римский статут МУС, не означает, что она не имеет правовых обязательств борьбы с тяжелыми нарушениями прав человека и должна полагаться в этих вопросах на Гаагский суд.

«МКС вступает в действие только тогда, когда государство неспособно или не желает выполнять свои основополагающие обязательства по международному праву. Мне трудно сказать, какой диагноз можно поставить Украине — „неспособна“ или „не желает“. Скорее, оба случая», — отметил эксперт.

«Не нужно думать, что после ратификации Римского статута у нас появится Уголовный суд, который будет за нас что-то решать. Ничего он за нас решать не будет. Потому что сам МУС — это очень новое учреждение. Оно первые восемь лет своего существования было неспособно принять любое решение, потому что готовилось к этому. Сейчас несколько уже сделаны, но их можно пересчитать на пальцах руки. И они касаются лишь одного континента — африканского», — отметил Гнатовский.

По его словам, африканские государства сами обратились в МУС с просьбой о помощи, так как их судебная и следственная системы были не в состоянии решать вопросы военных преступлений, преступлений против человечности и прочие.

«Это были Уганда, Центральноафриканская республика, Демократическая республика Конго. Я не советую Украине становиться в этот ряд. Мы должны доказать миру, что у нас есть своя правоохранительная система, что мы способны „put the end to impunity“ (положить конец безнаказанности — ред.). Мы должны положить конец безнаказанности за преступления, совершаемые в Украине и сегодня, и которые совершались на протяжении последних двух лет», — заявил Гнатовский.

«Мы надеемся, что вместо нас сделает эту работу Международный уголовный суд, что вместо украинской прокуратуры работу сделает канцелярия прокурора МУС. Не сделает и никогда этого не будет», — подчеркнул эксперт.

Он также добавил, что ратификация Римского статута помогла бы Украине стать государством, сознательным общего процесса борьбы с безнаказанностью и международными преступлениями, и это позволило бы стране избежать обвинений, которые сейчас звучат от другой стороны конфликта на Донбассе, о преступлениях и безнаказанность украинских военнослужащих и политиков.

«Но власти внезапно изменили свою позицию по Римскому статуту. СНБО заявила о том, что ратификация — это опасно, что Россия подаст иск. Там нет никаких исков, никто никаких исков подать не может. Это полный бред. Но они это серьезно заявляют от СНБО, ссылаясь на каких-то иностранных или отечественных советников», — добавил Гнатовский.